День Победы - Страница 61

— Скажи, Исмаил, что происходит сейчас там?

Заключенный, смертник, доживавший последние часы, отпущенные ему судьбой, не стал садиться, пройдясь от стены до стены и остановившись перед своим гостем. И командир бригады «коммандос» под его испытующим взглядом, в котором не было страха неминуемой гибели, опустил глаза, чтобы не видеть того, кого он не мог спасти, и кому был предан превыше, чем королю.

— Всюду американцы. Здесь, на базе, их несколько сотен. Морские пехотинцы. Посольство теперь охраняет целая рота, превратили его в крепость. И рядом с королем полно неверных. Они ведут себя так, словно это мы — их гости, а не они явились на нашу землю.

— Американцы — хорошие солдаты, а их морская пехота — лучшие войска. Они смогут защитить нашего короля от собственного народа.

Ахмед Аль Шаури знал цену своим словам. Он видел, как погибают американские морские пехотинцы, девятнадцатилетние мальчишки, узнавшие о том, что такое приказ, едва ли не раньше, чем познали женскую ласку. Тогда, на окраине Рас-эль-Хафджи, они не отступили ни на шаг, огнем встретив наступающего врага. Четверо так и остались там, среди песков, приняв смерть, чтоб защитить чужую землю, где они едва ли дождались бы благодарности за подвиг, оставаясь при всех своих заслугах лишь неверными.

— К Эр-Рияду стянуты все подразделения Национальной гвардии, словно король ждет нового штурма города, — продолжил между тем генерал бин-Зубейд, чувствовавший напряжение сейчас, когда говорил с мертвецом, живым лишь внешне, но на самом деле уже полностью смирившимся со своей участью. — Осталась только охрана нефтяных месторождений. И я слышал, что американцы предлагают ввести еще войска с королевство, чтобы защищать нефтяные вышки и трубопроводы от атак террористов. Король пока колеблется, но вскоре он вынужден будет дать ответ.

— Король обязан жизнью американцам, — сухо произнес Аль Шаури. — О таких долгах невозможно забыть. И он щедро расплатится с неверными нашей нефтью.

Генерал помнил суровое лицо американского офицера, стоявшего в воротах посольства, под прицелом десятков стволов, одним залпом способных смести и его, и горстку его бойцов. Этот лейтенант должен был дрожать от страха — он не мог не видеть, какие силы готовы двинуться на штурм дипмиссии — но он не дрогнул, собою заслонив бежавшего короля, наверное, в те самые минуты трясшегося от ужаса в каком-нибудь подвале. И эта решимость заставила генерала отступить, приказ о штурме тогда так и не прозвучал, несколько десятков американцев и король остались живы — как остались живы и его солдаты, не ведавшие даже, что творили, просто выполнявшие приказ, — а ему, бывшему командиру Двенадцатой бронетанковой бригады, предстояло вскоре умереть. Последним, что он увидит, будет отблеск восходящего солнца на клинке палаческого меча.

— Король продался!

Эти слова вылетели из глотки бин-Зубейда, словно пуля, покинувшая ствол. Не он первый произнес эту фразу, и именно потому, что она звучала уже не единожды за минувшие с бойни в центре Эр-Рияда месяцы, генерал и явился сюда, зная, что этот визит не останется незамеченным. И не останется без последствий, возможно, очень неприятных последствий.

— Король лишь возвращает долги. Он поступает так, как поступил бы любой четный человек. А когда на кону жизнь, то плата может быть очень высока.

— Король предал свою веру, память своих предков, свой народ, — закипая, воскликнул командир бригады «коммандос». — Он приговаривает к смерти своих верных слуг, окружая себя американцами, неверными!

Исмаил бин-Зубейд был полон готовности бороться, полон жизни, в отличие от своего товарища по оружию, даже более того — своего брата, уже свыкшегося с мыслью, что жизнь его вскоре должна прерваться. Для того, кто одной ногой был уже за пределами этого мира, многие вещи казались проще, чем принято думать.

— Аль-Джебри и Аль-Зейдин получили свое, — спокойно произнес Аль-Шаури. — Им захотелось власти большей, чем оба они имели, захотелось получить все, хотя можно было довольствоваться только частью. И они сами предались американцам, поверив обещаниям неверных, ожидая их помощи в решающий миг, хотя не могли не знать, что любая война для этих шакалов — бизнес, и средства свои они вкладывают в того, кто имеет изначально большие шансы на победу. И я получил по заслугам. Я забыл о присяге, рискнул — и проиграл, и теперь жду заслуженного наказания.

— Кто, как не ты, может считаться верным слугой короля?! И примкнув к заговорщикам, ты же верил, что поступаешь так во благо своей страны, спасаешь ее от большой войны с сильным врагом ценой малой крови!

— Если бы я думал о служении своей стране, я должен был бы приказать моим солдатам схватить этого ублюдка Аль-Зейдина, арестовать его и отправить в Эр-Рияд, чтобы его судил за измену король. Но я этого не сделал, хотя понимал с самого начала, что совершаю преступление даже только разговаривая о том, возможно ли использовать моих людей в мятеже. Король суров, но справедлив. Кто сеет ветер — пожнет бурю, и об этом я должен был помнить с самого начала.

Тот, кто ждал исполнения приговора, уже не думал о том, чтобы продолжить борьбу. Шансов не было, надежды на спасение не было, единственное, что оставалось — надежда на то, что Всевышний окажется более справедливым судьей, чем земной правитель. Но тот, кто пришел, чтобы отдать дань уважения своему брату, не боясь опалы и наказания, не был готов смириться с неизбежным.

— Король должен понять, кто умышлял против него, а кто оказался лишь оружием в руках искушенных в интригах заговорщиков. И если он не прислушивается к голосу разума, возможно, голос силы вразумит Его величество! Господин, я должен тебе свою жизнь, я не смею забыть об этом, и готов вернуть долг в любой миг. Я помню, как ты тащил меня, раненого, под огнем иракских собак. Я должен был истечь тогда кровью, но ты вынес меня из-под обстрела, хотя был нашим командиром и не имел права так рисковать собой. Ты вырвал меня тогда из лап смерти, только скажи — и я сейчас вырву тебя из тюрьмы, пусть даже дорогу к ее воротам придется усыпать трупами!