День Победы - Страница 83

Глава 8. Взгляд в прошлое-4

Урус-Мартан, Чечня, Россия 20 июня

Мчавшаяся на полной скорости «Нива» подскакивала на ухабах, и Хусейн Шарипов при каждом новом толчке шипел сквозь зубы. Шоссе, стремительно исчезавшее под колесами юркого внедорожника, давно забыло о том, что такое ремонт. Асфальт, разбитый гусеницами проходившей здесь когда-то техники, был покрыт трещинами, перемолот кое-где в щебенку, и дожди, снег, талая вода уже который год вели свой труд, уничтожая дорогу, этот памятник человеческому трудолюбию. Дорога была одним из того немногого, что напоминало о мирной жизни, царившей и здесь, в Чечне, в предгорьях Кавказа, пусть и было это много лет назад.

Когда-то люди, русские люди, искренне желавшие, чтобы все народы огромной страны жили среди того, что и называют цивилизацией, пытались обустроить этот край. Они пришли сюда, на землю, им не принадлежавшую, где их всегда считали чужаками, чтобы строить дороги, мосты, дома, больницы и школы, все то, чего прежде были лишены горячие нравом горцы. И строили — честно, бескорыстно, не для себя, для других, но на совесть, потому что хотели добра для всех. С тех пор изменилось многое, но дорога, петлявшая меж горных склонов, с который в любой миг мог обрушиться камнепад, погребая под собой отважных путников, осталась. И осталась цель, к которой она вела.

Сидевший за баранкой боевик, молодой еще мальчишка, у которого еще и борода не росла, так, какая-то жиденькая щетина, повернул руль, чуть сбросив скорость на повороте. «Нива» чуть дернулась в сторону, с трудом вписавшись в поворот — все же водитель оказался недостаточно опытным, да и где бы набраться этого опыта, сидя безвылазно в диких горах — и Хусейн Шарипов увидел панораму города — того города, в который все эти долгие годы возвращался только во снах, и то все реже и реже с каждым днем.

— Урус-Мартан! — Выдохнул Шарипов, не в силах отовраться от открывшегося ему пейзажа.

Полевой командир, вновь возглавлявший банду, успевшую набраться сил после недавнего разгрома на границе с Грузией, довольно оскалился — и тотчас зашипел от боли. Борода, скрывавшая лицо почти до самых глаз, как у покойного Хаттаба, позволяла прятать страшные ожоги, избороздившие рубцами щеки. Тогда, в ущелье на самой границе, под бомбами русских штурмовиков, Хусейн Шарипов выжил лишь чудом, и чудом же не лишился зрения, оказавшись невероятно близко к газовому облаку — распыленной взрывчатой начинке объемно-детонирующей бомбы, самого страшного оружия в тесноте извилистого ущелья, забитого охваченными паникой людьми.

Шарипов не знал, как смог остаться в живых, почему пощадила его волна пламени — казалось, сам воздух горел, когда рвались «вакуумные» бомбы, щедро рассыпаемые федералами. Почти все его люди, те, кто перешел границу, чтобы нести на земли неверных пламя священной войны, погибли там, расстреливаемые из пулеметов, засыпаемые градом бомб. Ущелье стало братской могилой для сотен моджахеддинов — а он, Хусейн Шарипов, выжил, смог выбраться из этого ада.

Наверное, Всевышний берег своего воина для какого-то поистине великого дела, заслонив того собственной дланью от смерти. Он не помнил, как добрался — почти на ощупь преодолев несколько километров — до грузинского селенья, не помнил, как за ним явились уцелевшие люди из его отряда. Прошло два месяца, прежде чем зажили жуткие ожоги, прежде, чем Хусейн Шарипов вновь смог ходить, стрелять. А тем временем мир содрогнулся от невероятной новости — Россия, сильная, несмотря на царившую в ней разруху, перестала существовать, как государство. Им, скрывавшимся в горах, некого стало бояться. И теперь они возвращались туда, откуда были изгнаны прежде.

— Аслан, прибавь газу, — произнес Шарипов, не в силах сдержать нервную дрожь, и, вдавив тангету портативной рации, крепившейся на груди, произнес, так что его услышали все остальные — водители полутора десятков машин, следовавших в колонне: — Всем внимание! Увеличить скорость!

— Амир, нас могут ждать там? Русские?

Молодой водитель командирской «Нивы», несмотря на свой воинственный вид — камуфляж, разгрузка, из нагрудных карманов которой торчали набитые патронами рожки, пристроенный между сиденьями АК-74, зеленая повязка на голове — боялся. Он не был опытным бойцом, а рвение и фанатизм все же не могут сойти за полноценную замену опыта и подготовки. И сейчас, лишь на миг вообразив, что впереди притаилась засада, готовая встретить кинжальным огнем незваных гостей, юный «воин Аллаха» оробел.

— Русские? — Хусейн Шарипов вскинул брови: — Они или мертвы, или сбежали отсюда. Впереди никого нет — только город, наш город! И мы войдем в него сейчас, и никто не посмеет нас остановить!

— Впереди, на въезде, американский блок-пост!

— Американцы не будут нам мешать! Это наша земля, мы на ней хозяева, и это знают даже американцы! Неверные псы убивают здесь друг друга, чтобы мы могли взять обратно то, что принадлежало нашим дедам!

Хусейн Шарипов помнил, как они отступали, оставляя врагу свою землю — тогда он был совсем еще мальчишкой, готовым молиться на своего командира, Шамиля Басаева. Они бежали — сперва из Грозного, оставив на минных полях, окольцевавших город, сотни братьев, отважных воинов джихада, а затем и из Чечни, из своей страны. Над их головами тогда день и ночь висели русские штурмовики и вертолеты, по пятам ползли танковые колонны, а впереди, в горах, где уцелевшие боевики надеялись укрыться от врага, ждали засады спецназа — беспощадные бойцы, для многих из которых, как и для самих чеченцев, эта война стала личным делом.